Пароль — Родина - Лев Самойлов

Над Прутом поднимался большой ярко-желтый солнечный диск. Разгорался день, безоблачный, жаркий.

Послушная руке всадника, Регера медленно трусила вдоль берега, косясь большим немигающим глазом на серого жеребца, на котором ехал Соловьев. По ту сторону Прута было безлюдно и тихо.

— Спят еще, — усмехнулся Карасев, показывая рукой на противоположный берег.

Но лицо майора оставалось сосредоточенным и напряженным.

— Спят?.. А ну, вглядись как следует.

Действительно, чем внимательнее смотрел Виктор на румынский берег, там отчетливее ощущал безлюдие и пустоту, царившие там. Прозрачное кружевцо дыма не поднималось ни над одной из труб. Крестьянские дома, вросшие в берег возле самой реки, гляделись пустыми глазницами открытых ставен. Всюду были убраны занавески. Исчезли неизменные горшки с цветами. За ночь село словно вымерло.

— Ушли люди, — продолжал майор. — Ушли ночью, незаметно. Всех угнали в глубь страны. Приказ военных властей — немецких и румынских. Об этом приказе мы вчера узнали. Очищают пограничную полосу от гражданского населения. Значит, что-то готовят. Понятно?

Да, теперь все становилось понятным. Немцы, фашисты… Сейчас война бушевала где-то там, за рубежами Родины, но ее смрадное дыхание становилось все более ощутимым, горячим. И это обезлюдевшее пограничное румынское село, не означает ли оно, что не сегодня, так завтра…

От неожиданно натянутой узды Регера резко остановилась, попятилась назад и даже попыталась подняться на дыбы. Успокоив ее, Виктор еще внимательнее стал слушать майора. А тот продолжал разговор все так же неторопливо, не повышая голоса, словно рассказывал что-то хорошо знакомое, обыденное. Но это уже был не рассказ, не дружеское поучение, а приказ.

— Погранзаставы привести в боевую готовность. Усилить посты, особенно ночью. Сейчас каждую минуту следует ожидать засылки вражеских разведчиков, шпионской агентуры. Глядеть в оба. А если… — Майор, как это с ним часто случалось, не договорил начатой фразы. Но Карасеву и так все было понятно. Он уже не нуждался ни в приказаниях, ни в разъяснениях. Что-то не обычно тревожное подступило к сердцу, глаза глядели настороженно, в ушах слышался протяжный звон… Но внимание и воля уже были собраны в кулак.

Весь день лейтенант Карасев провел на заставах. Приказ о боевой готовности пограничники выслушали в суровой и торжественной тишине. В этот день — календарь показывал 20 июня 1941 года — даже такие общепризнанные весельчаки и балагуры, как киевлянин Тищенко, гитарист и острослов свердловчанин Коля Вальков и «нервный парень по Калуге» Терехов, были задумчивы и молчаливы.

В двадцать часов, когда синеватые тени сумерек легли на воды Прута и от налетевшего легкого ветерка зашумели каштаны, пост номер три первым сообщил на заставу о том, что на противоположном берегу появились небольшие группки людей в гражданской одежде.

В эту ночь на заставе мало кто спал. Не спал и лейтенант Карасев. Вместе с ефрейтором Ильей Тереховым (тот был переведен сюда вместе со своим командиром) в двадцать два часа по московскому времени спустился к самому берегу Прута, к месту, наиболее удобному для переправы, и залег в кустах. Вдоль берега пограничной реки затаилась невидимая цепочка постов. Погранзаставы — первая линия советской обороны — встали в ружье.

Безоблачное небо бесчисленными звездными точками отражалось на широкой глади Прута. Река дышала размеренно, негромко.

На румынском берегу ни звука, ни огонька. Тишина успокаивала и настораживала. Иногда казалось, что тревога, в которой жила последние дни и ночи граница, рассеется, исчезнет. Уж очень тихо было кругом. И река, неторопливо катившая воды, и молчаливый берег на той стороне вселяли уверенность в глубоком, нерушимом покое.

— Товарищ лейтенант, гляньте-ка вон туда, налево, — взволнованно зашептал Терехов.

Замечательные глаза у этого парня. Он и ночью видит как днем. Недаром сегодня он вместе с лейтенантом находится здесь, в наиболее уязвимом месте, в «ахиллесовой пяте» советского берега.

До рези в глазах вглядываясь в густую темноту противоположного берега, Карасев стал различать что-то похожее на огоньки. Огоньки то исчезали, то появлялись снова. Они двигались в воздухе, расползались по разным направлениям, похожие на маленьких светящихся паучков, возникающих откуда-то из глубины ночи.

— Что это, товарищ лейтенант? — Возле самого уха Карасева слышался торопливый шепот ефрейтора Терехова.

Карасев не отвечал. Не отрывая глаз, он еще долго вглядывался в эти странные огоньки, подбиравшиеся все ближе к реке, и потом ответил коротко, жестко и тоже шепотом:

— Техника, наверное, подходит. Вот оно что!..

Эта ночь, предпоследняя мирная ночь, им обоим казалась бесконечной, а когда чуть забрезжил рассвет и едва заметно стали проступать расплывчатые, смутные очертания берега и прибрежных зарослей, на реке послышался плеск. Он не был похож на привычный плеск набегавшей волны, на осторожный удар весла. Все отчетливее светлела река, освобождавшаяся от ночной темноты, и пограничники, наконец, заметили плывущую, наполовину затонувшую корягу. Подгоняемая ветерком, коряга медленно приближалась к советскому берегу. Иногда она кружилась на месте, иногда ее относило в сторону, но спустя секунду другую, послушная чьей-то невидимой руке, она снова «ложилась на курс» и снова продолжала путь к берегу.

Теперь пограничники, повинуясь внезапно возникшему чувству подозрения, все внимание сосредоточили на реке. Прошло десять, пятнадцать, двадцать минут. Коряга ткнулась о берег.

Терехов сделал движение, порываясь встать, подойти поближе и рассмотреть как следует невесть откуда взявшуюся корягу, но Карасев удержал его, положив руку на плечо.

Прошло еще несколько долгих, бесконечно долгих минут. Неожиданно поверх кустов, в месте, куда прибило корягу, совсем близко от пограничников, показалась мокрая, взлохмаченная голова человека, Он был стар. Его лицо землистого цвета вдоль и поперек изрезали глубокие морщины. Под густыми седыми бровями — большие серые глаза, внимательные, пытливые. С пиджака и штанов стекала вода.

Человек стоял, выпрямившись во весь рост, не таясь. Высокий, широкоплечий, с длинными сильными руками.

Оглядевшись вокруг и не увидев никого, неизвестный произнес протяжно, негромко, но внятно Несколько фраз:

— Братцы, родные… Кто тут есть?.. Отзовитесь!.. Свой я, христианин.

И медленно, размашисто перекрестился.

Рука Карасева снова прижала плечо Терехова. «Молчи! Жди…» — приказывала рука командира.

Дважды старик повторил: «Братцы… родные…» — и дважды ему никто не ответил. И тогда, убедившись, что поблизости никого нет, старик настороженно оглянулся вокруг, странная улыбка чуть тронула его большой рот и на мгновение обнажила желтые крепкие зубы.

Помедлив несколько секунд и удивленно пожав плечами, старик двинулся вперед и, раздвигая кусты, вышел на открытое место.

— Пошли! — тихо скомандовал Карасев. Он встал и шагнул навстречу старику.

За спиной пришельца, на сопредельном берегу уже погасли светящееся паучки. И Карасеву подумалось, что этот неожиданный гость, появившийся с той стороны, — гость войны. Эта мысль больно кольнула в сердце, но голос прозвучал как всегда резко и повелительно:

— Стой!.. Руки вверх!..

ПРИШЛА ВОЙНА

…На эстраде густого, заросшего зеленью парка играет духовой оркестр. Вдоль темных аллей протянуты провода с маленькими разноцветными фонариками. Они гаснут один за другим, снова зажигаются, опять гаснут, и кажется, будто красные, синие, оранжевые электрические лучики приплясывают в воздухе над толпой шумной молодежи, танцующей под старинный вальс «На сопках Маньчжурии». Нежной свирелью заливается флейта, поет кларнет. Грудным, бархатным голосом выводит мелодию баритон. Словно издалека откликаются альты. Ритмично и негромко стучит барабан.

Виктор танцует с девушкой по имени Зоя. Он осторожно ведет ее в толпе, прислушиваясь к музыке и заглядывая в полуприкрытые глаза. Разноцветные огни фонариков отсвечивают в ее темных зрачках, маленькая рука легко лежит на его плече, и оба они улыбаются чему-то далекому, нездешнему. Как хорош этот теплый летний вечер, как приятно ласкает слух музыка, как спокойно и радостно на сердце!

Но что это? Что происходит в оркестре? Почему он звучит теперь резко, тревожно? Почему так громко сигналит труба? Со скрежещущим звоном лязгают медные тарелки, катится и катится барабанная дробь. Танцующие останавливаются. Музыканты, почему вы оборвали вальс. Зачем с такой силой бьет барабанщик?

…Удар. Еще удар… Карасев просыпается, ощущая обиду: так мучительно хочется спать, так жаль расставаться со сновидением, с музыкой, с Зоей…